Забытые классики. Евгений Винокуров

Говорят, его стихи не очень пелись. Единственное, якобы, положенное на музыку – «Серёжка с Малой Бронной…» («Моквичи»). К тому же - приписываемое почему-то Окуджаве. Да еще и  поправленное Бернесом. Затем, правда, вновь переписанное автором. Думаю, что это не так. Редкий случай, когда мне захотелось подобрать мелодию к стихам – это винокуровские «Я когда-нибудь снимусь над молом…» Помните? «…с облаками где-то вдалеке… Я хочу запомниться весёлым с веткою какой-нибудь в руке!» Впрочем, подозреваю, что запамятовали. Бывает…

Я не знаю, каким запомнился Евгений Винокуров. Не исключено, что многим - никаким. В отечественной литературе образовался целый пласт ценнейших поэтических залежей, меченный грифом – «советские». И потому, якобы – «банальные», «идеологизированные», «устаревшие». В филологические «отвалы» ушли литературные самоцветы, переоткрытие которых способно нынче одарить незашоренного читателя безмерной эстетической щедростью. А в случае с Евгением Винокуровым  - настроить ещё сердца и души на философский лад.

Его, в самом деле, называли философом. Кто – в упрек, кто – в похвалу. Книги стихов он называл почти по-аристотелевски, мощно и всеобъемлюще: «Бытие», «Ипостась», «Слово», «Метафоры», «Характеры», «Ритм»… И верно: этот истрепанный войной щуплый  двадцатилетний младший лейтенантик принес с собой с войны в пропыленном вещмешке глубокое осознание Бытия – не меньше. Спрессованное, впрочем, до неимоверной плотности в короткие, плотные, яркие и пронзительные строки. Его ставшие знаменитыми «Незабудки» - одна из самых, наверное, емких и сжатых трагедий той войны:

«В шинельке драной,
Без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.

Мертвец лежал недвижно,
Глядя,
Как медлил коршун вдалеке…

И было выколото
"Надя"
На обескровленной руке».

В каждой строчке, в каждом слове, даже букве каждой  выкована точная метафора, выбивающая искру из близлежащей и от образовавшегося поэтического накала готовая сжечь книжные страницы, отведенные на вопиющие против всякой войны маленькие и страшные винокуровские "Незабудки". Без грохота орудий и пулеметной пальбы, лишенная лязга гусениц и миномётного воя, война вышла из-под пера юного окопного поэта во всей своей ужасающей нечеловечности. Отвратительной бессмысленности. Обрамленная посмертным приговором - не забывать. И ещё более суровым - лишения человека последней искорки надежды.

Говорят, он был не похож на самого себя. Как бы это сказать  - слишком обыденный для философствующего  поэта, так что ли. В неизменной серой кепке, тучный, сосредоточенный, мелькал то и дело со своим портфелем на эскалаторах метро по пути на занятия литинститутского семинара. Был сдержан. Даже суховат. С властями не заигрывал. В диссидентство не рядился. Избегал публичности – не читал стихи со сцены, чем, собственно, обозначились в ту пору шумные шестидесятники. А просто - писал, учил, редактировал, вспоминал, думал…

«Весною новой новая трава
Не знает ничего о прошлогодней.
Ей память для чего? Она жива, -
Ей хорошо без прошлого. Свободней.
А мне-то как: забрел в дремучий лес
Воспоминаний и не выйду к свету…
Мир прошлого! Да он давно исчез!
Его на самом деле нету!
Был, да пропал, подобно миражу.
Прошло с тех пор уж лет пятнадцать этак…
А я брожу в густом лесу, брожу
С рубцами на лице от бьющих веток».

«Я почувствовал себя сильным, - вспоминал Винокуров время вступления в большую поэзию, - когда вдруг понял, что в том случае, если стихотворение не вышло, его надо не «доделать», как принято было говорить в Литинституте, а «дочувствовать». Область настоящего поиска поэт определял не в области стихотворной техники, а в области человеческой психики, в области мысли.

«…Несказанная мысль
хотя и беспредельна,
но все ж ты из нее
простой
предмет слепи,
произнеси ее, мой друг,
членораздельно,
движеньем губ своих
в пространстве закрепи».

Винокруров был с того самого краеугольного 1925-го. Самые юные призывники Великой Отечественной. 18-летними поставленные командирами взводов. Ввинченные по самые пилотки в оборонительные рубежи отчизны. Вбитые крепкими гвоздями в оплот будущей великой победы. Совсем мальцы, но какая сила. Только из школ, но уже – философы. Пропахшие порохом, калеченные, контуженные, толком так и недоучившиеся, но – уже поэты, мудрецы, пророки…

«Снегом густым
Замело,
Забуравило.
Ничего не разобрать
Добром.
А зимы еще не было,
Просто набело
Осень была переписана ноябрем.
А зимы еще не было,
Просто неистово
Ветер врезался в глубь сосняка…
Я обмотки разматывал,
Словно перелистывал
Страницы солдатского дневника».

Он не дотянет до семидесяти. Настоящие фронтовики долго не живут. Тихо уйдет в самую перестроечную смуту. Оставив после себя уйму книг: своих любимых авторов - на стеллажах домашней библиотеки, и собственных стихов – в домашних библиотеках тысяч россиян. Первые загадочно исчезнут. Вторые еще более необъяснимым образом станут постепенно уходить в тень, из которой мы вскоре начнем сиротливо поглядывать в сторону ушедшего в вечность и оставившего нас наедине с грозным Бытием солдата, философа, поэта -  Евгения Михайловича Винокурова.

«Я очень поздно понял глубину.
Я на нее набрел совсем случайно.
Я думал: на секунду загляну
И отшатнусь. И сохранится тайна.
Но глубина уже вошла в меня
И мною уже сделалась отчасти.
И я живу, в себе ее храня
На самом дне.
             На горе иль на счастье.
Ее, и ненавидя и любя,
Я сохраняю.
           Не легко мне часто.
Но без нее я б чувствовал себя,
Как шхуна в шторм, что вышла без балласта».


Источник: Viperson