Кристалина и Христофор, или Зов пуделя
Ваське, брату, с которым мы сочиняли этот диковинный сюжет
1. Похороны солнца
«Только не в свинью!»
Вскочил в холодном поту. Только лишь приснилось, уф! Рассмеялся. Тут же помрачнел. Вчерашний день, вчерашний вечер не уходили.
...Хотел успокоить себя перед сном. Выпил и вправду много — голова и сейчас покруживалась. Но вечерняя тревога и после водки не оставила. В голову пришло: «Успокоить себя книжкой». К шкафу придвинулся, держась за стенку. Рука что-то нашарила. Евангелие! Закрыл глаза. Когда брал-то его в последний раз? В далекой-далекой юности! Да и то чтобы похвастаться перед приятелями неожиданной цитаткой.
Раскрыл наугад. Побежал по строчкам беглым взглядом. «...Выйди, дух нечистый, из сего человека... как тебе имя? ...легион имя мне, потому что нас много». Веки сами сомкнулись. «Про меня сказано». И хотя голова шла колесом, слегка усмехнулся: «Дух этот — змий!» Когда-то искушал Адама и Еву. Теперь — зеленый — совращает потомков.
Глаза открывать не хотелось, но заставил себя:
«Паслось же там при горе большое стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них...»
Опять прикрыл глаза на минуту. «Все это знаем, знаем... Знаем только из цитат». Снова, одолевая надвинувшийся сон, открыл:
«И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море...»
Не заметил, как погрузился в небытие. Спал мучительно, жарко. В голове колыхалось коричневое марево. Иногда на мгновение просыпался — и снова погружался в эту безобразную пелену. И в голове все крутилось: «Имя — легион... легион... вошли в свиней... С крутизны ринулись в море... легион...»
Евангелист Марк предстал под утро. Борода седая, глаза горят. Взмах руки — у него за спиной обнаружились длинные-длинные полки, уставленные бутылками. В несколько рядов. Стоят разновысокие: пузатые, вытянутые, есть с узким горлом, есть и граненые, а иной раз — совсем крохотные, чекушки. И этикетки всевозможных цветов и форм. А одна бутыль — на самой высокой полке — чудовищных размеров, прозрачная, залитая почти под горло.
— Видишь?! — Марк насупил брови. — Имя ему — легион! И каждая, что в тебя входит, превращает тебя в свинью!
Он сел на кровати. С чего это под руку попался Новый Завет? «Грешен я. Грешен... Вот и явился». Хмурый Марк — как живой! Да и вправду смешно, «человеческая комедия». И страшно: стеклянные бутыли вразнобой, хоть и рядами. Разного размера, поблескивают боками и гранями...
Обвел глазами комнату. Свет за окошком. Джинсы, еще джинсы, серенький драный свитер, куртка темная, будто усталая, похожа на дохлую черную курицу.
Закрыл глаза. Ничего не хотелось. Ни встать, ни лечь, ни вот так сидеть, понурив голову. И все-таки встал, испытывая слабость. Оперся на спинку кресла, снял с него джинсы, которые поновей.
«На улицу!.. Пока не превратился в свинью...» — мрачно усмехнулся. И уже заспешил, набрасывая куртку на ходу.
У подъезда встретил соседку. Ссутулилась. Седоватые космы торчали из-под вязаной шапки. Рядом на поводке дрожал черненький курчавенький пуделёк. Опять ходила собак кормить.
— А вас что-то давно не было видно! — пыталась быть приветливой. Знала, что запах псины и съестных запасов на лестничной клетке его раздражает. Сумки с собачьей едой вечно стояли у ее двери, прямо напротив его жилища.
Морщась, он осклабился:
— Дела навалились!
После чувствовал: в спину смотрит. «Хорошо, с вопросами не пристала». Вообразил даже: «А жена ваша? Давно ее не встречала...» И сам себе ответил: «Где жена, где жена... Где надо!»
Идти было трудно: чувствовал себя разбитым. Плюхнулся на скамейку. Откинулся к спинке и задрал лицо вверх.
Сентябрьский день, пасмурный, теплый. Если сидеть с закрытыми глазами — жить легче. Не хотелось ни думать, ни вспоминать. Но этого-то и не удавалось.
Злая тоска накатила недели две назад. Злая — и отрадная. Казалось, поймешь это внезапно захватившее чувство, и сразу все жестокое уйдет из души, оставив только чистое, одухотворенное.
Однажды тоска повела на вечернюю улицу. Вышел на шоссе неподалеку от дома. И — замер в ужасе и восхищении. Яростный закат раскинулся над домами. Казалось, перед глазами висел застывший взрыв. Облака дымными струями разлетались во все стороны. Подбрюшья их пламенели. Уходя выше, эти рыхлые потоки мрачнели, верхи налились тяжелой мглой. Небо в просветах еще синело, но дальние, совсем крошечные дома на огненном фоне были угольного цвета, будто контуры их вырезали из черной бумаги.
На следующий день уже не мог отказаться от прогулки. И через день. Потом вечерами все ходил, а то и ездил в другие уголки города.
Это походило на странную болезнь. И вряд ли обыденному слову этому можно было бы подобрать синоним. «Недуг»? «Хворь»? Ничего подобного в этих вечерних вылазках из тесного пространства собственной квартиры не было. Не назовешь и психическим расстройством. И душевным тоже, хотя страдала именно душа. Страдала и надеялась.
