Дружба народов
Елена Иваницкая: «Скрипящая в трансцендентальном плане, несмазанная катится телега», — сказал поэт. Мне все больше кажется, что этот образ относится к нашей современной литературе.
* * *
Провинциальная гостиница:
там все — торговец, мытарь, нелюдь.
Люд пришлый не спешит подвинуться,
чтоб странников впустила челядь.
У всех — сердца до верха заняты:
желудочки, мешки предсердья,
забиты уши, очи залиты,
и сжаты губы от усердья.
Битком набито всё и заперто.
«Нет мест!» — из-за дверей хозяин.
Осёл почти свалился замертво.
Иосиф выше сил измаян.
Мария скрылась светлоликая
под плотным тёмным покрывалом.
И на пустыню безъязыкое
селенье облик поменяло…
* * *
Старомодный
(поздно меняться),
у привычного на поводу,
сторонюсь настырных новаций,
в ногу с временем не попаду.
Что ни день,
то новая штука,
куча непостижимых затей…
Старый бука,
чураюсь фейсбука
и других социальных сетей.
Скайп хвалёный,
смартфоны,
планшеты,
всевозможные нано и проч.
века нынешнего приметы
мне освоить уже невмочь.
Хорошо это или плохо,
жил без них и без них доживу,
довекую отпущенный век,
современник царя Гороха,
* * *
Февраль с короткого разбега
впадает в март.
Ещё зима —
и солнце щурится от снега,
скользнув по кривизне холма.
И солнце, и хрустальный куст,
и верба в розоватой дымке,
и щебет птахи-невидимки
как истина из первых уст,
и облако, и лыжный круг,
ведущий под лесные своды,
где истина — из первых рук,
из материнских рук природы.
Все детство прошло с Чуковским, которого я знала и знаю до сих пор наизусть. Можно сказать, что именно он открыл мне прекрасный словесный преображенный мир и оказал влияние не только человеческое, воспитательное, но и эстетическое. Вообще много в нем было такого, что, прикасаясь к мягкой душевной ткани, придавало ей форму. Ну, например, когда мне мама и бабушка читали из «Крокодила» вот эти строки, я неизменно, даже зная, что все окончится хорошо, заливалась горькими слезами сострадания к бедной мамочке:
Предрассветное марево. Дрожащими, рвущимися полосками поднимается над морем солнце. Оно едва показалось, но болтающаяся форточка маленького домика высоко в горах уловила первый луч, играет с ним.
Море хмурое. Шероховатые, тяжелые волны розовеют по верху. Холодная хрипотца в криках чаек.
Вадим украл краник от самовара и снова попал сюда. Он недоумевал и всю ночь бредил, как ему объясниться за это. «Повезло еще, что не сто тридцать первая!» — пожалел его кто-то, будто статьи выдавали, как белье в бане. Но краник, немым, нелепым укором жег ладонь — рецидив! В отчаянии Вадим вздрогнул и счастливо расслабил закаменевшие мышцы, проснулся. До освобождения оставалось несколько часов.
Выпал снег. Листва ярко, свежо и нежно светила из-под влажного покрова. Все запахи стали острее и тревожнее. Ему было радостно. Он затерялся в большом городе и сожалел над своей потерянностью и одиночеством, это было приятно, потому что втайне он верил — город ждал только его, и он ему очень интересен. Улицы с надеждой расступались перед ним, переулки манили обещаниями, а из каждой урны выглядывало приключение. Он был отчаянно храбр, щедр и непредусмотрителен, ведь в старинной утробе города его ожидало нечто загадочное и прекрасное.