Сергей Арутюнов. С чего начинается путь в литературу и куда он ведёт
НАЧАЛО ТЕКСТА
Надеюсь, вы ничего не имеете против такой фигуры, как «утрирование». Употребляя его, я сконструировал типичное начало сочинения о паломничестве участника конкурса «Лето Господне»:
«13 июля 2017 года мы с мамой, папой, братом, тремя сёстрами, тётей, бабушкой, дедушкой, прадедушкой с маминой стороны, котом Полканом и собакой Барсиком проснулись рано-прерано. Нас ждало удивительное приключение – вернее, путешествие. Этим днём мы должны были посетить Свято-Кирилловский Собор в городе Усть-Каменоостровск, и потому должны были встать в два с половиной часа ночи, наскоро умыться, почистить зубы, позавтракать и бежать на автобус. Нас просто-таки трясло от нетерпения!!! (три восклицательных знака).
Мама приготовила нам три ведра киселя, каждому – по гигантскому бутерброду с курицей, бананом и огурцом. Мы с аппетитом накинулись на лакомство, и, уничтожив его, вошли в комфортабельный салон дальнорейсового автобуса, который всего через сто двадцать четыре часа мигом домчал нас до цели. По дороге мы видели кучу заливных лугов, речек, разрушенных ферм, пару раз на трассу выходила совершенно живая корова, каждый раз одна и та же, вставала на задние ноги и что-то пыталась, казалось, сказать нам.
Погода была жуткой – лил ливень, гремели молнии и сверкал гром, но из Собора к нам бросился добродушный батюшка Дормидонт с сёстрами Кавалергардией, Соломонией и Феофилактией. Они накрыли нас большими мягкими удобными матрасами от неслыханного в тех краях града и провели внутрь Собора, где мы тут же начали стоять службу, длившуюся до самого вечера.
После службы нас ждало неслыханное угощение – говорящие осетры, пудовый виноград, каждая ягода которого, как и не смолкающий град на улице, была размером с голову младенца, и чудесные грибы, предсказывающие будущее. Нам рассказали об истории Собора, который стоял здесь примерно со второго тысячелетия до нашей эры, исповедовали и причастили святых тайн, после чего не знали, куда нас положить спать, поскольку все места в гостинице были заняты. Мы попробовали разбить палатку около Собора, но у нас внезапно спутались или оборвались верёвки, палатка рухнула, и всем было очень весело. Несмотря на то, что град, наконец, стих, и погода наладилась, мы, наскоро пробежавшись по живописным окрестностям Усть-Каменоостровска, тем же автобусом уехали назад, и ничуть не жалеем о своей рискованной поездке, и обязательно приедем ещё (семь восклицательных знаков)»
- здесь я постарался собрать все нелепости, которыми изобилуют сочинения о паломничествах.
Основная ошибка неопытных литераторов – употребление «штампов» (расхожих и миллионы раз употреблённых выражений) вместо художественных средств, к каковым относятся метафоры, эпифоры, анафоры, метонимии, синекдохи, литоты, хиазмы. Есть и другие риторические тропы и фигуры, делающие речь максимально выразительной, и число их доходит до почти тридцати.
Развитая чтением классики и русской, и зарубежной речь приходит к тропам и фигурам сама собой, инстинктивно чувствуя, что, когда, где и в каких количествах стоит употреблять. Собственно, это и есть пушкинский принцип соразмерности формы содержанию, которым лучшие словесники пользуются, словно камертоном.
А как бы выглядел такой рассказ в исполнении профессионала? Попробую ответить конкретным примером.
«Собор потрясал. Белое кружево внешней лепнины, уцелевшей неведомо как с XIV столетия, казалось, сливало его с облаками,
резво бежавшими над великой равниной Усть-Каменоостровска, далёкими лесами, напоминавшими удивлённо приподнятые над умытым лицом природы зелёные брови. Ещё на подступах к Собору, затенённых какими-то сараями и пристройками, нас уверенно встретила и повела за собой прямая, как учительница начальных классов, каменная тропа из крупных северных булыжников, так гладко стёсанных ногами бесчисленных паломников, что, казалось, спины их приобрели металлический оттенок. Издали, если иметь чуточку воображения, тропа напоминала тесно стоящих молитвенников в одинаково серых кафтанах. Пройдя во врата, испещрённые каким-то очень древним, но откуда-то потаённо знакомым растительным орнаментом, я только и могла, что вздохнуть: меня со всех сторон окружило белое безмолвие, до отказа наполненное не слышимым никому, кроме меня, шёпотом. Знакомый запах ладана, тонкий треск свечей только подчёркивали ни с чем не сравнимую тишину святилища. «Дом Божий» - дважды отдалось во мне ударом колокола. Я замерла. О чём просить, и можно ли просить – здесь, где просили тысячи, и уходили умиротворёнными? Расщедрится ли это благословенное место – на меня, такую маленькую, ничтожную, грешную?»
- в этой стилизации как упражнении, заданном себе самому, я попытался показать подступы к стилю, изображение храма через себя, собственную не заёмную эмоцию. Не публицистический, но художественный текст рождается в метафоре, как в материнском лоне, и покидает его, едва обретает собственную, превыше метафоры, значимость. Как сделать текст таким, чтобы он жил отдельно от автора, и воспринимался буквально откровением свыше?
Нужно иметь не только «особенные», «как у разведчика», зрение, обоняние и слух, но и внутреннее чувство соразмерности говоримого правде и смыслу бытия. Писателю подобает такт, не позволяющий вываливать перед читателем все черты и приметы происходящего, будто какой-нибудь торговец мелочами. Словесник
выделяет что-то одно, характерное, рассчитывая, что по скупым деталям читатель додумает остальное.
Сегодня герои не описываются с ног до головы, вплоть до деталей одежды, их портреты не выписываются от цвета волос и глаз до формы подбородка, как это было принято ещё сто пятьдесят лет назад. Та литература ушла и вряд ли вернётся. Но так же, как и триста, и тысячу лет назад, литература начинается с фразы, и фразы уникальной.
«Море – смеялось» - так начал Максим Горький свой рассказ «Мальва», и фраза, из-за своей странности вошла в историю литературы.
Полувеком раньше Иван Тургенев начал свой рассказ со знаменитой фразы «- Поедемте-ка в Льгов, - сказал мне однажды уже известный читателям Ермолай, - мы там уток настреляем вдоволь», и такое начало рассказа вызвало в русском обществе сенсацию. Как?! Можно ли начинать высказывание с прямой речи там, где всегда начинали с речи косвенной? Оказывается, можно, но лишь при достижении русской речью определённой степени пластичности, при которой коммуникативная функция не разрывается.
Пушкинское начало, обессмертившее его и памятное последующим поколениям русских людей: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова» - передаёт интонацию как бы безделицы. Нет более светского начала рассказа! Здесь даже не указано, кто играл: понятно, что «общество» - множество военных мундиров и фраков, зловещее безличие. И так продлится целый абзац:
«Долгая зимняя ночь прошла незаметно, сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом, прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие» - это бессмертное классическое начало, ворвавшееся в нашу жизнь с самого неба.
Лермонтовское начало «Героя нашего времени» («Я ехал на перекладных из Тифлиса») - множество раз объяснялась литературоведами: герой выслан, он едет с подорожной, выданной «по казённой надобности», то есть, офицер он «буйный», осуждён, направляется в дальний гарнизон вместо того, чтобы геройствовать на «водах» в тылу и тем более столицах.
Нельзя начинать рассказ или повесть без фразы, которая является словно бы ниоткуда, из бессловесной ещё бездны, откуда её нужно вызвать… молитвой о ней. Скажите так: Господи, даруй мне – фразу, которая резвым, преданным мне до смерти конём понесёт меня в подлинное повествование, приподнимет над поверхностью бытового языка так, что у меня закружится голова, онемеют ноги, пересохнет в горле. В момент, когда является настоящая фраза, вы живёте такой же подлинной жизнью, как молящийся о благе своей семьи и всего мира, всех ближних и дальних вам людей.
Фраза не может быть журналистской – то есть, фиксирующей какой-либо факт. Словесник – ни в коем случае не оперативник, приехавший на место преступления, хотя и он тоже. Всякое событие, наряду с фактологией, обретает в нём многомерность, просматривается в нескольких плоскостях сразу – вот и вся тайна художественной литературы. Выдавая себя то за героя первого или третьего лица, то за отстранённого наблюдателя, словесник – и придумыватель, и рассказыватель одновременно, и вместе с этими людьми – он ещё и наблюдатель за своими наблюдениями, обдумывающий тут же, хорошо ли ведут себя первые личности. Уместно ли говорить о личностном расстройстве такого инициатора текста? Возможно, но, так или иначе, расстройство это – доброе. Может быть, лучшее на свете.
Возвращаясь к своему пародийному отрывку: никому не нужна дата, когда вы поехали в паломничество, и никому не нужна комплектность вашей паломнической группы, тем более – описание яств и сладостей, которые вы, как человек ещё молодой, наверняка вкушали с нескрываемым удовольствием. Нужно иное: игра вашего воображения, живое чувство, выписывание аналогий, помогающих представить себе ту ситуацию, в которой оказались ваши герои. Вы – проводник читателя в отдалённые места, где он может никогда не побывать, и ситуации, в которых он побывает исключительно благодаря вам. Это и есть суть транспространственной и трансвременной коммуникации, которую предлагает литература.
Ваши сравнения могут быть неожиданными, но с чем большей глубины своей чувства вы их достали и обнародовали, тем более они ценны. Кто-то заметит, что в некоей келье тонко пахнет… репьями, полынью и лопухами, пронзительной луговой свежестью, и тем самым даст исчерпывающую картину монашеского жилья. Кто-то уподобит пасхальный звон низвергающимся с колокольни гигантским сияющим яблокам, и так же окажется прав – каждый удар верного колокола будто бы окутывает благостью. Для густой, памятной метафоры необходимо лишь напрячь воображение.
Ошибкой является начало текста с какой-нибудь очевидной «мудрости»:
«Как говаривал Экклезиаст, всё тлен» - ну да, тлен, только зачем подтверждать свои наблюдения именно Плутархом, Сократом или Анаксимандром, когда они сами вряд ли бы дали соизволение использовать себя в качестве эпитета такому молодому словеснику, как вы? Употребление авторитетов в качестве духовных костылей, придания тексту легитимности – грех малый, но грех.
«В начале своей работы я вынужден привести суждение, не могущее быть опровергнутым, а именно – «Мир настолько сложен, что познавать его бессмысленно, всё равно где-нибудь да ошибёшься, и тогда обязательно превратишься либо в философа, либо в уголовника». Определённый блеск есть и в этой фразе, но всё же не стоит с первых шагов потрясать читателя глубиной своей ещё не исстрадавшейся над несовершенствами мира мысли – пугающе выстраданной и потому превосходящей аргументы возможных оппонентов она станет ровно тогда, когда к ней присоединится талант наблюдателя и мыслителя, а к ним – ещё и недюжинный жизненный опыт.
Начните странно, неожиданно, и никогда не бойтесь странностей – именно в них содержится зерно свежей и ещё никем, кроме вас, не познанной Истины.
«На дворе стояла хорошая погода. Небо было в лёгких облачках, и наш кот с удовольствием, сидя на поленнице, грелся в добрых лучиках. Блестели купола соседнего собора, который я так люблю» - часто пишут наши конкурсанты.
Ошибка этого отрывка – в умилении, позволяющем употреблять такие существительные, как «облачка» и «лучики», да ещё и с подобающими эпитетами. Именно такая лексика жёстко фиксирует вас в области предельно детской, если не сказать жёстче, а попытка с самого начала казаться светлым ребёнком обозначает лишь то, что в самом начале битвы вы пробуете упасть на спину и, подобно тому самому коту (также почти безошибочное средство для умиления), попросить, чтобы вам почесали за ушком.
То, что текст – именно битва, вы можете не сомневаться. Текст – битва за человека, его правду. И поэтому – что угодно, только не просьба отнестись к воюющему помягче. Если бы мне дали задание описать то же самое, я написал бы примерно так:
«В то утро, просвеченное косыми сентябрьскими лучами, переливающимися, дрожащими в неустойчивом воздухе, я как-то совершенно иначе, чем обычно, ощутил вокруг себя сгущение нового для себя предчувствия. Всё было на местах – двор, поленница, сидящий на ней зажмурившийся кот, плавящийся блик на куполах собора, но чем-то нездешним сквозило от этой знакомой картины, будто бы за ночь я вырос на пятнадцать сантиметров, и теперь смотрю на неё ещё не узнанным и где-то долго отсутствующим взрослым. Я понял, что Родина – это данность, которая должна каждое утро быть новой».
Начните: «К своей вере в бессмертие я пришёл через созерцание осеннего костра. В тот миг, когда я впервые увидел, как живые извивающиеся искры с треском вылетают из таких увесистых, закоснелых в себе и начерно закоптелых брёвен, я понял мысль о бессмертии души как пламенной сущности, коренящейся во всём сущем, и, поражённый это мыслью, застыл на пороге Веры».
Начните: «Все люди, как я вижу, в той или иной степени являются автоматами для продажи снэков, только одни из них сломаны, а в других давно не меняли продуктовой линейки, и потому далеко не все люди гении» - вот вполне детская мысль, могущая выразить сознание нового поколения довольно полно. Что в этой мысли недурственно? Отождествление, логический скачок от предмета довольно пошлого к мысли довольно возвышенной.
Текст зарождается в словеснике предельным – сознательным и бессознательным – сосредоточением на предмете. Развитой речи доступны такие оттенки мысли – вплоть до несогласия с самим собой! – что передают и смятение автора перед языком, и его отвагу, и дерзновение, без которого не строятся дома, не течёт из кранов вода и даже не плодоносят деревья. Всё на этой земле – дерзновение, сперва – Создателя, а потом, по образу и подобию Его, - наше.
Итак, литература начинается с пришедшей вам нестандартной и чрезвычайно точной фразы, которая тянет за собой фразы поясняющие и углубляющие содержание, вместе ведущий сюжет. Множество таких удач образуют авторский стиль, о котором пока не известно, приживётся ли он в человеческих душах.
ПРОФЕССИОНАЛИЗМ
Написав достаточно, вы неизбежно придёте к мысли о том, что ваши опыты должны быть кем-то признаны. Словесник органически стремится к признанию – в виде публикации ли, победы в конкурсе.Знакомая картина, не так ли.
Но, прежде всего, усвойте одну истину: в литературе вас никто не ждёт. Ни в прозе, ни в поэзии, ни в драме, ни даже в переводе, где есть свои швейцарские мэтры шоколатье, ревностно берегущие своё первенство. Доказывать, что вы сносно пишете, вам придётся годы и десятилетия. Чаще всего – всю жизнь.
Ранняя слава ничего, по сути, не гарантирует: вознеся вас двадцатилетних, наша коммерциализированная до мозга костей словесность постарается вас как можно быстрее забыть и с лёгкостью переключится на какого-нибудь более молодого и одарённого – точь-в-точь, как… где? – верно: в западном шоу-бизнесе. Постоянный поиск талантов практически гарантирует всеобщую бездарность.
ИЗДАТЕЛЬСТВА
Современные издательства авторов не ищут, самотёка (пришедших на их адрес рукописей) практически не читают. Хотите издаваться – ответ один: платите. Если вам приходит спам о том, что открылась уникальная возможность где-либо напечататься, это коммерческое предложение с чётким указанием цены за страницу, авторский или печатный лист.
В современных издательствах практически нет редакторов и даже корректоров – содержать их дорого, так что оплаченный вами текст вероятнее всего выйдет в авторской редакции, то есть, с теми же ошибками, которые вы совершили даже в грамматике. Вариантов исправления их вам предлагать никто не станет, как и вникать в ваш замысел и его воплощение.
…Возможностей для признания сегодня, казалось бы, – пруд пруди, но все они локальны по сравнению с членством в Союзе Писателей СССР, вслед за которым являлись и регулярные публикации, и неимоверные тиражи, и предельно обеспеченная,барско-господская жизнь с собственным домом, садом и поездками в составе делегаций то по стране, то за границу. Теперь ничего этого нет, за исключением предельно ограниченного разряда «молодой современной русской литературы», в котором содержатся до десяти человек. Их одних постоянно переводят, вывозят на книжные выставки-ярмарки за рубеж, охотно печатают в глянцевых журналах.
Пороком молодой литературы является то, что развивается она по лекалам, формируемым совсем не в авторах. То есть, кто платит, тот и требует от автора соответствия концепции: вот, например, страдания малых народов в Советском Союзе, о которых надо постоянно напоминать, чтобы Советский Союз проклинался день-деньской как тюрьма народов. Отсюда даже не полшага до объявления такой же тюрьмой Российской империи, шельмования всей её истории, а вообще ноль шагов. Нужен ли такой автор творцам литературной реальности? Конечно. Будут они платить ему? Разумеется. Или вот автор, рисующий беспощадность войны на границах изрядно ужавшейся в размерах страны. Головорезы, изуверы… не солдаты, а средневековые пираты или тихоокеанские дикари-людоеды. Нужен такой автор? Нужен, как хлеб, как воздух, чтобы объяснить читателю простую вещь – не нужно воевать за свою страну, на войне грязно, пакостно, и вообще она бессмысленна. Идеология разоружения весьма помогает при внешней агрессии внешнему же агрессору.
Есть среди «молодой российской литературы» и интеллектуалы-мыслители, рисующие по воде какие-то странные линии – беспрерывно рефлектирующих и морально нечистоплотных героев, списанных с западной классики – то слабаков, то преступников из высших слоёв общества, так называемой «элиты», торгующей всем подряд или заимствующей то, что наторговали их предки, по наследству. Именно поэтому среди коммерческой литературы так популярны криминальные жанры. Если же автор спускается в низы общества, там будет кишеть ад. Принципиальная установка хорошо оплачиваемого автора – изображение России как гноища для самых тупых, озлобленных персонажей, которые сами виноваты в своей нищете – так скоро разбогатевшие оправдывают свои преступления.
Главный герой современных романов – деньги, богатство, сокровища, иногда – успех, помогающий раздобыть гораздо больше денег, чем у обычного россиянина, которых авторы таких поделок презирают за неумение раздобыть деньги. Когда авторы поделок оправдывают свои романы и повести тем, что, бичуя пороки, они стремятся к их уничтожению, их оправдания смешны: ни Гоголя, ни Салтыкова-Щедрина среди современных писателей нет, потому что классики бичевали, любя, умея любить. Но теперь платят – за смакование пороков, фатальное распространение их на всё население страны, а также – за оголтелую ненависть ко всему русскому, да и нерусскому тоже. По плодам узнаете их (с).
Наиболее успешные в этой среде авторы становятся издательскими проектами. Люди-проекты, чьи имена становятся нарицательными для какой-нибудь крупной серии книг, работающие, как машиностроительные станки, вероятнее всего, с использованием наёмного труда, относительно благоденствуют. Их можно назвать профессионалами, поскольку они живут на заработки исключительно литературные, но нужен ли нормальному человеку такой профессионализм, стоит серьёзно задуматься. Не продаёт ли он свою душу, не топчет ли себя, исступлённо работая на «имя», большой вопрос.
Обычные авторы вынуждены быть частями издательских проектов. В ста из ста случаев даже одарённому автору из числа начинающих предложат заплатить за издание своей рукописи: издательство не хочет рисковать ни одной своей копейкой ради него, даже при условии, что он пишет небывало ярко. Издательства привыкли жаловаться, что существуют на последние гроши, живут тяжко, жертвуя всем ради великой словесности. Чаще всего это ложь – в конечную сумму издания закладываются все возможные риски.
Читатель же в это время приручается к изданиям проектным методом – издаётся несколько однотипных книг на почти одну тему, эксплуатирующих сходные обстоятельства, но исполненные разными людьми под одной маркой, и настоящих имён этих писателей читатель никогда не узнает. Таких спрятанных подёнщиков называют «литературными неграми» - из-за того, что за мизерные деньги они трудятся от зари до зари, как чёрные рабы на американских плантациях.
Издателю нужен юмор? Пожалуйста. Стилизация под западный детектив на российской почве? Переложение бестселлера (пусть даже кино-бестселлера)? Любое ваше пожелание за ваши деньги. Дайте два месяца за гонорар в 40-50 тысяч без вычетов. Хотите ли вы быть в такой вот когорте словесников, ответьте себе сами.
Сегодня литература устроена таким образом, что наиболее крупные издательства делают свои прибыли либо на госзаказе (учебниках, например), либо на идеологии, в основном на разоблачениях преступлений прошлого. Вождей, заметных лиц следует показать как можно более чудовищными преступниками, возбудив в читателе мысль о том, что любить такую Родину глупо. Это почти публицистические «расследования», не брезгующие никакими подтасовками, выдачу желаемого за действительное, тем более, что проверить излагаемые факты у читателя, не имеющего доступ к архивам, возможности нет.
ПРЕМИИ
При столкновении с литературными премиями помните следующее: ни одна из них не гарантирует вам буквально ничего - ни обращения к вам "ведущих издательств", ни повышения тиражей, ни известности. Как механизм литературные премии практически не работают. Появление ещё одного имени на воображаемом литературном горизонте в 99% случаев ничего ни для кого не значит. Их слишком много, и когорты молодых авторов, хором выводимых на авансцену, в таком же проценте случаев не сбываются: ни одна, ни две, ни даже три отмеченных книжки литературному сообществу ничего не говорят, пока автор не доказывает, как верен он идеологически выверенной линии. И даже в таком случае гарантий никаких.
Можете не смотреть в сторону таких премий, как Андрея Белого (модернисты такого толка, что вам и не снилось), «Большая книга», «Русский Букер», «Национальный Бестселлер» (те же самые авторы). Самая, пожалуй, одиозная премия называется «НоС» - то есть, НОвая Словесность. Более странных и воистину демонических лауреатов, чем выделенные премией, поискать. Хотя… премия имени Аркадия Драгомощенко кроет все российские премии одним махом. Чтобы понять, какие идеалы она превозносит, достаточно почитать самого Драгомощенко, лауреатов премии, и также журнал «Новое литературное обозрение», которое так и хочется назвать «обострением», причём как осенним, так и весенним одновременно. Это снова верлибр, старательно искажённый и разрушенный слог и упорная, застарелая ненависть к жизни, людям, стране и миру. Нельзя обманываться и названием «Русская премия» - она вручается людям, допускающим весьма вольные высказывания о России и русских. Премия «Дебют» в бытность свою до закрытия так же увлекалась пестованием отказа от русской силлабо-тонической традиции в угоду «западным форматам» - верлибру. Говорить о премии «Либмиссия» ("Либеральная миссия") и вовсе не стоит: вопросы определения «гендера» и тому подобных порождений зрелого либерализма (троцкизма в своей основе) плодили, и будут плодить чудищ. В поэзии ещё недавно определяли лучшего поэта (премия «Поэт») – без дискуссий, постановлением свыше. Теперь эту премию сменила премия «Поэзия», организуемая инициатором «Дебюта», и ещё до первого её вручения ясно, каковы будут предпочтения – только не рифмованный, и только не ритмизированный стих, но нечто вялое, якобы высокоумное.
«Премиальная литература» - это романы, порой довольно пухлые и массированно рекламирующиеся, читать которые неизменно скучно, потому что они не рассчитаны на «массового читателя». Они – для так называемого «экспертного сообщества», которое определяет литературную моду сколь прихотливо, столь и капризно. По сути, это настоящий заговор двух-трех, от силы пяти могущественных «персон», выражающих через посредство премий свои вкусовые пристрастия. К русской словесности премии отношения не имеют: их задача – изображать светскость, то есть, непроницаемое лицо там, где нельзя вскрикнуть о том, что происходит в стране, какая боль разлита в народе, каковы пределы обнищания, несправедливости, общественного расслоения и растления. Буржуазная идеология подразумевает, что бедные сами виноваты в своей бедности, а богатые – суть нации, что бы они ни сделали, кого бы ни ограбили. Такая идеология называется «социальным дарвинизмом» - то есть, оправданием любых мерзостей, если они осуществлены сильным против слабого. И никакого милосердия, воздаяния. В этом смысле современная премиальная литература России – антихристианская. И заказная.
Существует ли в современной российской словесности сектор, который не занимается опоганиванием действительности – ни прошлой, ни настоящей? Да, существует. Патриаршая литературная премия и её младший брат – конкурс «Просвещение через книгу» выделяет те книги, что, не оправдывая тёмных эпизодов, стремятся найти в русской истории и современности проблески надежды на будущую жизнь, и справедливую, и милосердную. Но этот сектор чрезвычайно мал. Поддерживать отчизнолюбивую литературу пыталась премия имени Дельвига, но её больше нет. Итак, если не премии, не восхождение по издательским ступеням, то что?
ЖУРНАЛЫ
Толстые литературные журналы сегодня, как принято говорить, переживают «не лучшие времена» - то есть, попросту, закрываются. Я даже не буду касаться ориентации толстых литературных журналов, две трети которых сегодня исповедуют либеральную идеологию, а треть – патриотическую, что ни тех, ни других не спасает: качество толстожурнальной литературы оставляет желать лучшего. Некогда самые влиятельные в плане отбора в словесность органы печати, журналы деградировали до частных лавочек (ООО, ЗАО, и прочих частных форм собственности заведения), и занимаются скорее отрицательным отбором, печатая давнишних друзей ничтожными тиражами. Интереса у читателя они не вызывают вследствие испуганной, лишённой малейшего дерзновения политики невмешательства в жизнь страны. Чем заумней и безучастней их литература, тем в больше безопасности они себя чувствуют.
ВЫВОДЫ
О каком же признании, какие профессиональным сообществом следует говорить? Не о родных и друзьях, разумеется, но о среде, которую современный словесник организует себе сам. О сетевом общении с единомышленниками, словесниками более высокого круга посвящения, разговоры с которыми могут и укреплять веру в себя, и совершенно разуверять. Наощупь находя тех, кто мог бы оценить рассказ, подборку стихотворений, молодой словесник выстраивает индивидуально настроенную на самого себя сложную среду, состоящую из образованных ценителей слова, преподавателей словесности, причём и школьных, и вузовских, независимых издателей, рецензентов.
Многие стремятся пройти школу Литературного института им. Горького, который не выдаёт виз в литературу, но стремится подготовить каждого выпускника к столкновению с айсбергом бытия, равнодушному практически к любой словесности, тем более в «информационную эпоху».
Удачи вам в этом плавании.
По теме:
Арутюнов С.С. С чего начинается путь в литературу и куда он ведёт (видео)
