Сергей Арутюнов: «Поэт не должен быть нищим!»
Завязка
Жаловаться не собираюсь, хотя, может быть, и следовало бы. Неловко: материальное же, низкое, презренное...
Я просто до сих пор не понимаю, как уцелел, остался жив, не сдох под забором вместе со своей семьей за все эти проклятые годы. Но факт остается фактом: не имея богатых и могущественных родственников и знакомых (основной, видимо, фактор сегодняшнего карьерного роста), всепроницающих московских «связей», я не только держусь на плаву, но и одалживаю по мелочи «нашим». А «Наши» – это выпускники Литературного института им. А. М. Горького, регулярно садящиеся на мель. Сейчас на мели многодетная семья талантливейшей Кати Блынской (ВЛК), ее муж потерял работу в московском Метрострое: русских рабочих там заменяют мигрантами. Отдать «пятерку» эти близкие мне люди смогут в лучшем случае через долгие месяцы.
Ретроспекция
…В 2019 году исполняется 20 лет с тех пор, как мы, набор 1994 года, выпустились из Лита с новенькими дипломами. Работу я искал год, совался в газеты и журналы с книжными рецензиями; порой даже что-то удавалось опубликовать. Но скоро я понял, что долго этими грошами не продержусь. Бросив аспирантуру, ушел ни с чем, да и что бы меня ожидало с ученой степенью? Прибавка в ту же самую пятерку? Ждало бы то же самое. Нищета.
Повторяю: жаловаться не собираюсь, системы заваливания писателей деньгами и иными благами нет уже почти тридцать лет. Когда я, молодой лосенок, «шел в поэзию» в первые постсоветские годы, я не напрашивался тем самым ни на дачу в Переделкино, ни на пафосные зарубежные вояжи в составе высоких правительственных делегаций; я не вступал ни в какие союзы писателей, чтобы прикрепляться к ведомственным поликлиникам и иным литфондам. Советская писательская жизнь, пропитанная страстями из «Шапки» Войновича, была неприемлема для меня органически. Я хотел просто писать стихи, просто сочинять.
Кадровый вопрос
В кадровой системе Москвы на выпускников Литинститута смотрят с подозрением: у них вызывает крайнее сомнение наша «рыночная» лояльность. Работодатели не без оснований боятся, что, вместо потогонных написаний «технических текстов», мы начнем в рабочее время обдумывать свои стихи или прозу.
Милый работодатель, как ты прав! Основной душевный труд выпускника Литинститута связан именно с художественным словом, и мы не виноваты, что ты стараешься приспособить нас к насквозь пошлым отходам словесной деятельности, которыми круглосуточно пытаешься выцыганить деньгу из наивных потребителей твоих никому не нужных товаров и услуг! При наличии железного стержня в сердцевине нашего характера, стальной воли и самовоспитания мы можем уговорить себя на какое-то время писать весь тот бред, который обязаны производить из себя по функционалу. Но не требуй от нас еще и бессмертной нашей души!
Невидимые миру маленькие трагедии
За двадцать лет я сменил десять параллельных словесности мест, на которых старался выказать себя как специалист, умеющий не только писать технические тексты, но и организовывать работу целых отделов. Сумма моего ежемесячного вознаграждения редко превышала «заветный полтинник» – приблизительно среднюю зарплату по Москве, с ее ценами и дороговизной услуг. И это все на троих (на себя, жену и ребенка).
Инвалиды и малообеспеченные граждане возмущенно выговаривали мне: «Да мы тут на 16 тыщ живем, и ничего, даже ремонты делаем и путешествуем!» Я не вступал в дискуссии с этими героями ойкономики (греч. – «ведения домашнего хозяйства»). О чем мне говорить с людьми, которые умеют кормиться, одеваться, лечиться и даже путешествовать по миру на 16 тысяч рублей?! Наверно, я слишком многого хочу, но мне действительно нужно больше! У меня сын и жена, которых я обязан во что-то одевать и чем-то кормить, покупать им хотя бы изредка недорогие подарки, делать сюрпризы. Кстати, жена моя, филолог (с полуторным высшим образованием – точно так же, как у меня), работает сейчас по вечерам гардеробщицей в театре, а две трети ее зарплаты уходят няне.
…Хотел ли я покончить с собой? Да, хотел. Особенно в те моменты, когда свора грубых теток выдавила меня под Новый год из обычной средней школы, сперва лишив часов, а потом начав «разбирать содержание сказанного мной на уроке». Хотел, когда так же, под Новый год, меня выкинул за порог портал, специализировавшийся на платных поэтических публикациях. Хотел еще множество раз, когда, оторвав от компа, меня срочно вызывали в кабинет вышестоящего начальства и объявляли о «решении». Помню лица этих людей: они прекрасно понимали, что обрекают меня с семьей на голод, может быть, на гибель. Но при этом они хотели выглядеть «мотивированно» – людьми, творящими благо для своих заведений. Помню и деньги в конвертах, и задержки выплат, и воровские конторы, не оформлявшие отношений даже примитивной бумажкой, и собеседования в два вопроса – «как вы относитесь к сантехническим смесителям» и «сколько вы хотите получать». Московская экономика – хаос, причем один из самых подлых: повадки Уолл-Стрит при денежных объемах Улан-Батора.
Куда податься?
На телевидение редактором я не смог устроиться, в толстые журналы тоже – у меня сложилось впечатление, что в первом случае нужна соответствующая родословная плюс борзость, а во втором – особенно эффективный и бесследный яд, чтобы отравить какого-нибудь престарелого заведующего отделом поэзии. Из журналов уходят только вперед ногами.
Федеральные и столичные организации не впечатлили: из них меня сокращали, как подрезанного. Брали на «декретные» ставки, увольняли «в связи с сокращением бюджета» на «паблик рилейшенс». В самом грозном из кошмаров я не представлял себе, что моя профессия может иметь иностранную маркировку, и сам порой уходил из тех мест, где меня пытались сделать «пиарщиком» или «маркетологом», заставить служить «продажам».
Во время этого довольно страшного, дерганого путешествия по конторам особенно дикими представали мегалитические «коммуникационные агентства», где стайка девочек-кадровичек («эйчаров») пыталась разглядеть во мне «ценного сотрудника», приспособив меня играть в ничтожные «командные игры», заворожив игривой корпоративной терминологией, от самого испода своего пропитанной лицемерием и ложью. А немотивированные отказы во имя вездесущего местничества (лучше принять племянницу главбуха, чем бугая «с улицы»), а дискриминация по возрасту, которая началась еще на заре моей официальной рабочей деятельности (27 лет)?!
Прижиться в среде люто ненавидящих друг друга «молодых волков и волчиц» («эффективных менеджеров») невозможно по определению. Что касается старых волков, в них до сих пор продолжает бродить дух если не Лубянки, то ЦК КПСС со Старой площади. Подозрительность, сплетни, пошлые шуточки, разговоры о дорогих часах и новых «тачках» – все это выносимо в малых дозах, вне всякого душевного родства. Вдобавок я постоянно чувствовал, что мне, нищему, без машины и дачи, завидуют! Завидовали не только клыкастые провинциалы со съемных квартир, скорые на мелочные доносы по поводу и без оного, но и разъезжающие на хэтчбеках гладкие боровы, и даже холеные начальственные стервы. Я быстро понял: они нас ненавидят!
Чему они завидовали? Тому ли, что я – «стилист» в совершенно ином, не рыночном смысле? Тому, что я выбрал работать не на них, а на вечность? Тому, что у меня выходят книги, печатаются статьи, что я – вне их мира, понимания?
Подвязка
Преподавая в Литинституте с 2005 года, я долгие годы получал сумму, весьма скромную, символическую. И лишь в прошлом, 2018 году положение дел изменилось. Поначалу подумалось, что это к президентским выборам, но нет. Заработала «балльная система» оценки преподавателей, о которой говорил еще покойный ректор Сергей Есин. Институтом получен государственный грант, и теперь нам начисляется не только наша ставка, но и сумма за внеучебную активность. Видимо, это и есть конец истории: теперь, потеряв очередную работу, я хотя бы не умру с голоду.
На поиски работы по полученной специальности ушли годы. Теперь я научный сотрудник Издательского Совета Русской Православной Церкви, главный редактор портала «Правчтение». Я перестал мечтать о том, чтобы писать о литературе прямо на работе – я и пишу о литературе на работе, поскольку это и есть моя работа. Во мне сумели разглядеть профессионала те люди, которые гораздо больше, чем писатели, являются сегодня инженерами человеческих душ. Им нужны мои навыки, а мне нужны они.
Остальным повезло меньше: литератор в России по-прежнему не человек, и судеб талантливых людей будет поломано еще множество. Не думаю, что мы так уж не нужны своей стране – мы не нужны чиновникам и крупным менеджерам. Потому что им не нужна словесность. Они любят говорить о литературе и перечислять имена классиков, но сами книг не читают. Мы и они – это разные вселенные.
