Роман Сенчин: «В закрытые финалы не верю»

Издательство «АСТ» выпустило «Дождь в Париже». Сюжет нового романа лауреата «Большой книги» и «Ясной поляны», финалиста «Нацбеста» и «Русского Букера», как и всегда, задумчиво нетороплив, а по хлесткому выражению критиков, напоминает «приключения мухи, застрявшей в янтаре». Однако это не в укор. Сенчин — один из немногих авторов, берущихся описывать повседневность с ее рутинностью, болью, надеждами. О реализме, толстовских традициях и мире в лихорадке писателя расспросила корреспондент «Культуры».

культура: Ваш герой, Андрей Топкин, попадает в город своей мечты и не выходит из гостиничного номера: пьет кальвадос и проводит «ревизию» собственной жизни. Разобраться в себе важнее, чем погулять по Елисейским полям?

Сенчин: Парадокс в том, что ему хочется смотреть достопримечательности. Приезжает по турпутевке всего на пять дней, но еще в самолете на него наваливаются воспоминания. Этому способствует и смена обстановки: летит из Кызыла в Абакан, потом в Москву, оттуда во Францию. И, видимо, алкоголь. В октябрьском Париже дождь, ветер, холод. Из номера выходить нет желания. Ситуация, ставшая основой романа, произошла и со мной. Несколько лет назад меня пригласили в Париж на литературные мероприятия. Тоже на пять дней. Были две встречи, а остальное время — свободное. По телевизору шли передачи на непонятных мне языках, интернетом я еще не особенно владел, за окном дождь. Оставалось лежать на кровати и думать, вспоминать, чего я, в общем-то, не люблю и боюсь. В прошлом мало пройдено дорог, много сделано ошибок... Позже пришла идея написать об этом повесть, которая разрослась до объемистой вещи.

культура: А у героя есть реальный прототип?

Сенчин: Да, он почти мой сверстник, его родители давно перебрались на свою малую родину, в одно из государств бывшего СССР, а он остался в Кызыле. Правда, когда я дописывал роман, прототип все-таки покинул Туву, а у меня наметилась поездка в Эстонию, откуда и происходит семья моего Андрея Топкина. Бывают такие кульбиты: пишешь одно, а реальность написанное переворачивает.

культура: Вы один из немногих авторов, не боящихся говорить о современности. Юность в Кызыле, друзья, первая любовь, пробуждение сексуальности — и все это на фоне общей довольно серой картины. Насколько важно рассказывать о жизни обычного «среднего» человека? Ведь по большей части популярные новинки — исторические или фантазийно-притчевые.

Сенчин: Я никогда не ориентировался на вполне иллюзорную читательскую востребованность. В конце девяностых реализм был в полнейшем загоне, бал правило то, что обобщенно назвали постмодернизмом. Критики меня очень ругали за натурализм, за обыкновенность. Обзывали серушником. К счастью, толстые журналы тогда почувствовали, что нужно публиковать тексты о реальной жизни. Мои вещи печатали «Знамя», «Наш современник», «Новый мир», «Дружба народов», «Литературная Россия»... В начале нулевых пришли те, кого стали называть новыми реалистами и без кого нынешняя литература непредставима: Сергей Шаргунов, Илья Кочергин, Денис Гуцко, Василина Орлова, Дмитрий Новиков, Ирина Мамаева, Андрей Рубанов, Герман Садулаев, Захар Прилепин. Книги о современности ненадолго стали очень востребованными. Сейчас действительно много произведений о том времени, когда авторы еще не жили. В том числе новые реалисты пишут и об истории. Но я не готов погружаться в прошлое. Разделяю слова Льва Толстого: «Трудно проникнуть в души тогдашних людей, до того они не похожи на нас». Мне сложно писать даже о том, что было десять — пятнадцать лет назад. В этом плане «Дождь в Париже», где многие страницы посвящены 70–90-м, для меня исключение.

культура: Некоторые критики до сих пор говорят, что Вы пишете мрачные вещи. Вот и Вашего Андрея встречает подруга детства, хваткая кызыльская бизнесвумен, и говорит: «Ты так выглядишь, будто всю родню похоронил». Как относитесь к модному общественному тренду, что нужно быть позитивным, активным, все успевать?

Сенчин: Натура, может, у меня действительно не особо бодрая, но, мне кажется, я пишу более-менее объективные вещи. Когда герой «Дождя в Париже» сталкивается на улице с Ириной, он не столько мрачный, сколько грустный. И это вполне объяснимо, его только что бросила жена. Общественные моды меня не очень интересуют. Предпочитаю книги с проблематикой — социальной, экзистенциальной.

культура: Вы говорите о разводе, кризисе среднего возраста. Топкину за сорок, он измотан, разочарован, но вроде убеждает себя: «Да ладно, брось. Люди в пятьдесят жить начинают. И позже». А что его ждет на самом деле?

Сенчин: Не представляю. Работал над романом три года, знал его сюжет, развязку. Но за это время и моя жизнь изменилась коренным образом, и жизнь прототипа тоже. Так что сажаю Топкина в туристический автобус, который отвезет его в аэропорт Орли, а дальше... Может, он встретит женщину и попытается в четвертый раз создать семью, может быть, уедет в город Бобров Воронежской области к третьей жене и сыну. У меня практически все финалы открытые. Даже в «Елтышевых», «Квартирантке с двумя детьми». В закрытые финалы вообще не верю. Мне, например, очень интересно, как будет жить дальше Нехлюдов из «Воскресения», хотя Толстой вроде бы ставит жирнющую точку.

культура: В одном интервью Вы говорили, что любите каждый проживаемый день и жалеете, когда время растрачивается на мелочи, преодоление пустяковых преград. Вот и в новом романе — мир зыбок, переменчив, «словно его бьет лихорадка». Считаете, что мы живем слишком суетливо?

Сенчин: С этим, по существу, я и борюсь своими повестями и рассказами. Таков лейтмотив моей писанины. С детства ищу некий настоящий смысл жизни, а не тот, что является инстинктом или который нам навязали.

культура: Отмечают, что Ваш универсальный персонаж — маленький думающий человек. Это развитие классического героя русской литературы?

Сенчин: Не знаю, как сейчас, а в школе нас постоянно долбили этим маленьким человеком, которого, мол, все обижают и которого нужно жалеть... На самом деле, абсолютное большинство людей — маленькие и слабые. Некоторые не думают, но многие постоянно размышляют в меру своих сил, мечтают о скромных радостях, злятся, радуются, ругаются, мирятся. Про них мне писать интересно, чувствую с ними родство. Понять психологию святых, злодеев, героев, патологических подлецов я не способен.

культура: Но ведь существует обыденное, никем не замечаемое геройство. Так, например, персонаж повести «Дочка» из сборника «Срыв»: нелюбимый муж и недооцененный приемный отец, младший технолог в типографии, Борис Антонович ведет отчаянный и неравный бой с худруком местного театра, щеголем и циником Сергеем — родным папой Алинки. Боится, что девочка попадет с ним в беду.

Сенчин: «Дочка» почти не замечена критиками, и мне кажется, что вещь не вполне получилась, но она дорога мне. Таких ситуаций очень много: талант женится молодым, делает детей, потом уходит из семьи, которая тормозит его развитие, а через годы возвращается и начинает «помогать», а часто калечить выросших детей, втягивая в свой, чуждый им мир. Отчим Алинку выкормил, вырастил и пытается ее защитить. Я, в общем-то, на его стороне. Хотя чувствую в последнее время, жизнь складывается так, что могу оказаться на месте того худрука и прийти в один прекрасный день за своей дочкой. Потащить в литературу, в богему...

культура: На обложке к «Дождю в Париже» — цитата критика Павла Басинского: «Писателя Романа Сенчина по всем законам литературного развития не должно было быть. Но он, тем не менее, есть. И он сегодня один из первых». Что же это за законы такие?

Сенчин: Об этом лучше спросить самого Басинского. Наверное, он имел в виду то, что сегодня почти не обращаются к реальности. Сюжеты в основном придумывают, а не берут из жизни. Мне тоже не хватает правдоподобия. Абсолютное большинство людей живут в социуме, и это должно выражаться в литературе. Должно, но получается очень слабо.

Источник: газета Культура