Половина предсказаний сбылась. Сергей Арутюнов к 100-летию великого фантаста Айзека Азимова
Томимые духовной жаждой самых разнообразных мастей, некоторые из нас так неусыпно ищут пророков как в Отечестве, так и вне его, что готовы признать его в любом провозвестнике «научного подхода» к бытию. И даже (!) – в научном фантасте.
На месте агентов американского Федерального бюро расследований (FBI) я бы начал ещё в 1940-х гг. присматриваться к Айзеку Азимову (Исааку Юдовичу Азимову, 1920 года рождения, уроженцу деревни Петровичи Смоленской области, бывшему гражданину только что образованного (1922) СССР, эмигранту (1923) по родительской воле).
Однако легкомыслие данной организации, законом призванной стоять на страже свободы и демократии во всём мире, не позволило ей вовремя развернуть крупномасштабное преследование писателя, которое просто обязано было закончиться его и личным, и профессиональным крахом. Увы! Когда в 1960-х гг. явно запоздалое преследование всё же началось, Бюро так и не смогло найти убедительных доказательств того, что этот латентный русский-еврей-коммунист влюблён в «Совдепию».
Доносители подозревали Азимова в том, что он является советским шпионом по кличке Робпроф (весьма прозрачный псевдоним, очевидно и злонамеренно выдуманный самим А.А.!), и стоило в тот момент распутать каких-то пару ниточек, но – огорчительная, преступная непоследовательность не позволила этого сделать!
Будучи членом специальной комиссии ФБР по антиамериканской деятельности, я бы ухватился не за блёклую фразу Азимова о значительности технических достижений СССР (подумаешь, какая-то там первая атомная электростанция в мире! У русских по определению не может быть ничего путного!), а задал бы ему поистине беспроигрышный вопрос:
– Мистер Азимов, как вы объясняете тот факт, что ваши рассказы стоят на полках практически всех интеллигентных семей Советского Союза?
И посмотрел бы, как бы этот «хиппи лохматый» (до неразличимости похожий на профессора Хансена из «Осеннего марафона») вывернулся.
Профессор-биохимик и по совместительству один из ведущих фантастов двадцатого века тихо скончался в 1992-м от СПИДа, который ему занесли во время операции на сердце в 1982-м. Измышления о намеренном заражении Азимова СПИДом все мы, прогрессивные до беспамятства, конечно же, отвергаем. Хемингуэю тоже казалось, что его прослушивает ЦРУ. Ну не смешно ли, даже несмотря на то, что так и было?
Какие же они на самом деле, матёрые советские шпионы, упорная слежка за которыми не способна дать и минимального материала для обвинения? К чести наших спецслужб, они известны и влиятельны в странах проживания, а к середине жизни так богаты, что университеты отказываются платить им их профессорские зарплаты. Более того – они бездумно допущены к военным тайнам!
Одновременно с писательским дебютом (рассказ «Робби» 1939 года, давший начало циклу о роботах) Азимов служит химиком (!) на Филадельфийской армейской верфи, где его коллегой (странно, если не сказать больше) оказывается другой крупнейший американский фантаст – Роберт Хайнлайн.
Далее, обладатель русской фамилии, происходящей от тех самых сельскохозяйственных «озимых-яровых», почему-то не попадает солдатом на испытания атомной бомбы в тихоокеанском атолле, на срочной службе находится всего-то с октября 1945-го по июль 1946-го – то есть при зачатии «ядерной эры»…
В более поздние годы Азимов уклоняется от сотрудничества с всесильной DARPA, инициатором практически всех военных программ США. Он подсовывает им вместо себя… трактат «О творчестве».
Прикрытие Робпрофа великолепно и работает до конца жизни: 500 романов, постоянные литературные премии, правда, всего трёх видов, и не самые громкие… какие-то «Небьюла» и, простите за выражение, «Хьюго».
…Больше всего он любил у себя «Последний вопрос», «Двухсотлетнего человека» (экранизирован с Р. Уильямсом в главной роли, представляет собой концепт «обратной эволюции» от механического совершенства к «белковой» смертности) и «Уродливого мальчугана».
Но что же такое Робби? Робот-нянька, готовый пожертвовать собой ради подопечной, – что, как не сладостная грёза генетических плантаторов о преданных и верных чёрных слугах? У Брэдбери, например, в «Электрическое тело пою!» робот-бабушка – аналог Мэри Поппинс с «расширенными опциями» чудотворства и более мягким нравом… Тяга к любви, обусловленная обездушивающей урбанизацией, или нечто большее?
О, если бы научная фантастика и впрямь была развлекательным жанром! Евангелие промышленного века – вот что она такое, и это истинная причина её популярности от Азимова и Брэдбери до Кларка и Шекли.
Если мы и впрямь сотворены, Творец не побоялся дать нам свободу воли. Так можем ли мы, по его подобию, делиться ею с подопечными? И что такое, если не тень Христа, этот самый «гуманизм», пытающийся освободиться от Него и предстать ребёнком из пробирки?
Один из советских инженеров-микробиологов в моём присутствии как-то выразил сожаление, что развитие «электронно-вычислительной техники» пошло по пути двоичной логики («да-нет»).
– Машины могли бы думать совершенно так же, как мы, добавь мы к «да-нет» придающее им объём «не знаю» – интуицию. О великое «не знаю»! В нём тайна нашей свободы. Но когда избирался путь развития отрасли, мы ещё слишком боялись конкурентов, – сказал мне тогда этот скептик, гуманист и рационалист.
Отсюда полшага до богословия, с которым Азимов имел весьма запутанные отношения. Родители не загоняли его в жёсткие рамки традиционного иудаизма, ощущая, что век сменился и «надо же мальчику что-то делать». Один из идеалов иудаизма (обеспеченная жизнь своим домом) был достигнут – чего ж ещё в наш смутный век?
Свой взгляд на историю, религию и философию, воплощённый в своих «мирах».
«У меня нет доказательств, чтобы доказать, что Бога не существует, но я так сильно подозреваю, что он не существует, что я не хочу тратить своё время впустую», – сентенция вполне в духе Шоу или Уайльда.
«Ад – это «слюнявый сон садиста», грубо навязанный Всемилостивому Богу», – заявлено с изрядной долей скепсиса в адрес младенческого периода западного христианства.
Закономерный вывод:
«Невозможно писать научную фантастику и действительно игнорировать религию».
И предел, обозначенный долголетним членством А.А. в Американской гуманистической ассоциации (AmericanHumanisticAssociation, AHA): «Не думаю, что можно заставить людей любить друг друга, но, если бы от меня что-то зависело, я бы уничтожил ненависть между ними».
Три его (как и ньютоновских) закона робототехники – Нагорная проповедь для духовных детей человечества.
Его «Приход ночи», почти сразу же признанный классикой, о планете вечного света, цивилизация которой раз в несколько тысяч лет уничтожается «ночью», наступающей при особом расположении окружающих планет, написан в духе откровенно эсхатологическом, как неотступная метафора бренности сущего, каким бы вечным и неотменимым оно себя ни ощущало.
Духом Екклесиаста веет и от романов серии «Foundation» – непредставимая глазу и сознанию Галактическая империя, распространившая своё влияние до самых отдалённых уголков Вселенной, оказывается обречённой, несмотря на все усилия «прозорливых мужей», стремящихся предотвратить распад. Ибо на каждого охранителя найдётся свой реформатор, и одолеет уж тем, что жить в принципе не то чтобы скучно. Кое-кто уже объявил «Foundation» великим пророчеством о гибели Советского Союза, но вспомним, с каким негодованием отвергал причастность к шаржированию сталинского СССР в «Часе Быка» Иван Ефремов, соотнося черты романа «скорее с маоистским Китаем», и оставим классика в покое.
Из его предсказаний о будущем сбылась едва ли половина, которая мечтателям радикальнее кажется жалкой подачкой: никаких марсианских яблонь, несмотря на обилие генно-модифицированной отравы, робкие прототипы летающих машин, уже полвека не могущих войти в серию. Коллайдер? Не смешите. Гаджетами – то есть дешёвым информационным пойлом, наш «прогресс» и ограничился. Цивилизация увёртывается от столбовой дороги познания. И, видимо, мало популяризировать науку, вторгаться в толкование Библии и вообще из кожи вон лезть, чтобы сменить главный цивилизационный вектор – комфорта, прибыли и невежества.
Но вот что странно: его не стало на следующий год после развала Союза. Жизнь уложилась в годы нашей попытки положить свой «Конец Вечности», прервать неумолимый ход наживы.
И только поэтому двадцатый век – его век, и именно поэтому он – наш.
"История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать. Люди на Земле должны дружить. Я всегда старался это подчеркнуть в своих произведениях… Не думаю, что можно заставить всех людей любить друг друга, но я желал бы уничтожить ненависть между людьми. И я совершенно серьёзно полагаю, что научная фантастика есть одно из звеньев, которые помогают соединить человечество. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества… Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству".
Айзек Азимов
