Ева и Лилит: эссе

1.

Некогда моему сыну Нике классе в девятом задали по литературе домашнее сочинение о Цветаевой. Начав с жаром рассказывать, о чем он должен написать, и взахлеб читая ему любимые мною цветаевские стихи, я, в конце концов, поняла, что будет проще и для меня, и для него, если я сама это сочинение и напишу. Что я и сделала, усердно и прилежно, натянув вожжи подхватившему меня вдохновению и слегка стилизуясь под ученика средней школы.

Каково же было мое разочарование, когда учительница влепила Нике за сочинение «тройку» с минусом и припиской: «Не раскрыл тему»!

И вот боюсь, что и теперь ее не раскрою, с тревогой и нежностью поглядывая на синий том из «Библиотеки поэта», бывалый, служилый…. Он у меня совсем обветшал: корешок отклеился и ощетинился обтрепанными нитками. Золотая краска, которой когда-то было выведено на обложке имя автора, потускнела, а кое-где и вовсе стерлась. Еще бы! Ведь он, читаный-перечитанный, залистанный, занеженный, с моих четырнадцати лет заласканный на моей груди, ездил со мной, куда бы я ни поехала, ночевал у меня под подушкой, чтобы и среди ночи, и с раннего утра можно было открыть наугад, где придется, и самозабвенно, едва ли не со свистом втягивать в себя его сладкую горечь, его будоражащий хмель…

Там была чара, волхование… Колдовство, которое словно возвращало к первооснове, когда мышление и язык еще были слиты, а сам звуковой образ слова обрастал плотью, заклинал, воздействовал на стихии: указывал путь воздушным потокам, повелевал ветрами и грозами, приливами и отливами, изменял энергийный состав человека, подчиняя его себе или исцеляя, умерщвляя или воскрешая.

С первых строк, которые я прочитала в четырнадцать лет: «Знаю, умру на заре…», мне уже, по большому счету, ничего в жизни было не нужно, потому что этим одним можно было жить. «На которой из двух? Вместе с которой из двух — не решить по заказу! Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух, чтобы на вечерней заре и на утренней сразу!»

Это меня охраняло и выстраивало, словно заключало в некую капсулу, не давая разрастись в стороны и обеспечивая внутреннее единство: «Одна из всех — за всех — противу всех». Да это же не только поэзия, это готовый modus vivendi! Санк­ционированная свыше «безмерность в мире мер»! Узаконенное превышение чувств и преувеличение значений, где правит уже даже не влюбленность, а обожание, не почтение, а преклонение, не удивление, а восхищение и восторг! И — не дерзновение, а безрассудная дерзость, грозящая гибелью и сулящая «неизъяснимы наслажденья»! Надо же — Блока назвать теми же словами, что и Самого Христа: «Свете Тихий, Святыя Славы»! Или так безоглядно вдруг заявить: «Буду грешить, как грешу, как грешила — со страстью — Господом данными чувствами — всеми пятью!».

Иногда, начитавшись до головокружения, хотелось воскликнуть, как в «Песне Песней»: «Напоите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви!».

Номер: 
2017, №9
Теги: