Андрей Турков — из облаков
Он попал на войну книжным мальчиком. Вернулся фронтовиком-инвалидом с потрясенной душой, но все с той же книжностью. Все с той же любовью к литературе.
О фронтовой поэзии 1941—1945 годов будут писать еще сотни лет, но уже никто не напишет так, как о ней писал Андрей Турков — изнутри того поколения, которое эту поэзию нам оставило.
Поколение 1924 года рождения было выбито войной, как никакое другое. И те, кто вернулись, несли на себе особенно тяжкий груз памяти. И еще они не могли распорядиться своей жизнью кое-как.
Замечательный поэт Владимир Корнилов учился на одном курсе с Турковым и вот что вспоминал: «Мы познакомились в 1945 году. Мне кажется, что Андрей с тех пор почти не изменился, только хромать стал меньше. Тогда его хромота напоминала прерванный полет, как у подбитой птицы. Библиотека в Литинституте была на втором этаже, и я до сих пор вижу его взмывающего по лестнице. Но когда он трудно спускался со стопками книг, я ощущал, что нас отделяло. Он был старше на четыре года, но уже повидал такое, что мне и присниться не могло… Хромота Туркова мне говорила больше, чем шумная похвальба других фронтовиков…»
Как солдат, близко видевший смерть, Андрей Михайлович был особенно бережен к каждому встречному человеку.
Выбрав своей специальностью литературную критику, он стал защитником писателей и поэтов от костоломной критики. От грубости, хамства, подавления и унижения личности. В его статьях не было ничего сентиментального, но по сути это было предстояние за талантливого человека перед людьми и Богом.
Андрей Турков внес в критику деликатность, сочувствие и тонкое понимание (это не исключало принципиальности). Не случайно в 1960-е годы Турков стал одним из самых близких Твардовскому авторов «Нового мира».
Когда в 1990-е годы наша критика упивалась «щеголеватостью бесчувствия» (выражение Достоевского), голос Туркова слышался все глуше и глуше. Его колонку в «Известиях» бесцеремонно закрыли. Он вынужден был печататься в малозаметных (но сохранивших совесть) изданиях.
В одном из таких изданий мы и познакомились. Встречи наши были до обидного редки и коротки. Слава богу, был телефон. Однажды Андрей Михайлович позвонил сам, и это было для меня подарком.
